Как-то разбирая свои фенологические записи, наткнулся среди них и на такую: “Лесная встреча”. И следом за нею в скобках: “Лесной владыка”. И сразу в памяти воскресла до мельчайших подробностей эта лесная встреча.
…Был серый, без какого-либо намека на появление солнца и потому ничем не примечательный ноябрьский день. Усевшись отдохнуть на высоком пне у края лесной порубки, которую только что прочесал вдоль и поперек в поиске осенних опят, я раздумывал над тем, куда же еще направить свой путь. Прикидывал, а глаза машинально косили по обширному пространству вырубки.
Ничего примечательного на вырубке не было. Вырубка как вырубка. Среди густого уже в рост человека подроста осинника множество высоких неошкуренных и потому загнивающих пней, не очищенных от сучьев вершинок от срезанных стволов, кучи неубранного хвороста и даже неразделанных стволов, уже потемневших и осклизлых от многолетней лесной сырости.
И тут внимание мое привлек большого размера выворотень. Черной глыбой oн возвышался чуть ли не вполовину роста молодого осинника в каких нибудь десяти-пятнадцати метрах от места моего отдыха. Пожалуй, я бы и не обратил на него внимания, если бы не необычность его появления. Я только что прошел тем местом и никакого выворотня не заметил и был готов голову отдать на отсечение, что его там и не было. Однако он там был, и, более того, торчал у той самой березки, проходя мимо которой я еще подивился ее способности до половины ноября уберечь и сохранить свои золотые сережки-листочки. Я уже был готов подняться и снова подойти к березке, чтобы удостовериться в своей ошибке, как вдруг выворотень внезапно ожил, круто развернулся и, сделав несколько шагов в мою сторону, снова замер.
Передо мной на расстоянии десятка шагов во всем своем великолепии стоял огромный секач-одиночка. Несомненно, он был из числа тех, кого наши предки с немалым почтением величали вепрем. Смолисто-черная его шкура по вздыбленному хребту, хоть и еле заметно, уже серебрилась проседью. Из сомкнутой пасти скрещенными концами кинжальных клинков торчали здоровенные белые как пена клыки. Плотно прижатые к затылку уши, вздыбленная на загривке щетина и бьющая по низкому массивному заду упругая спираль хвоста свидетельствовали о крайнем возбуждении звери. Очевидно, пересекая вырубку, секач наткнулся у березы на мой еще не выветрившийся след, и этот след присутствия человека его взбудоражил.
За всю свою жизнь я повидал многое, побывал на войне и трусом себя не считаю. Но тут при виде рассерженной громадины, от неожиданной близости зверя почувствовал, как зябкий холодок прошел меж лопаток, и сухость в горле перехватила дыхание. И было от чего: что я мог противопоставить зверю, вздумай он выяснить отношения с непрошенным пришельцем? Перочинный ножик, сложенный за ненадобностью и к тому же лежащий в кармане штормовки, или ореховый прутик с рогулькой на конце, которым я по ходу разгребал листья вокруг пней в поисках опят? Положение мое, скажу прямо, было более чем незавидным.
Но все обошлось благополучно. Очевидно, приняв окончательное решение, кабан сердито ухнул, выдохнув из пасти клубок пара, решительно переступил через оставленный у березки мой след и двинулся в нужном ему направлении. Двигался он, не спеша и вместе с тем как-то стремительно и, главное, при всей своей огромности совершенно бесшумно. Он как в воду погружался в серую чащу осинника, мелькнул раз-другой в его небольших просветах и так же внезапно исчез, как и появился. Но пока я его видел, чувствовалось, что по лесу идет не просто его обитатель, а его владыка, с сознанием собственного достоинства и силы.
Такая вот лесная встреча.