Чтобы ни говорили, а стимулом всякой охоты была, есть и будет удача. При этом охотнику не обязательно метким выстрелом остановить птицу в полете или оборвать стремительный бег зверя — добыча никогда не бывает мерилом удачи охотника, если он охотник по-настоящему, а не просто добытчик. У такого охотника неудачных охот не бывает, потому что неудача в смысле добычи иногда оборачивается для него такой удачей, о которой он помнит если не всю жизнь, то долгие годы.
Возвращаясь как-то после такой “неудачной» охоты, я услышал приближающийся гон. Собаки шли по мелкому зверю — зайцу или лисице. Это определить не трудно. Гон по крупному зверю идет, как правило, по прямой, стремительно приближаясь, если зверь идет на тебя, или также стремительно угасая, если зверь пошел в другом направлении. Иногда гон задерживается на месте. Это когда зверь останавливается и пытается отогнать наседающих на него собак. Мелкий же зверь по прямой не уходит. Он стремится стать на круг, чтобы, сомкнув собственные следы, сделать головоломную скидку и сойти с круга, одурачив своих преследователей. Это, конечно, при том условии, если в дело не вмешается охотник и, встав на кругу у следа, выстрелом не оборвет гон.
Гон шел на меня по большой дуге. В вечереющем зимнем лесу голоса гончих метались по всему бору, отражаясь от медных стволов сосен необычно звонко и голосисто.
— Ай-яй-я! Ай-яй-я! — флейтой рассыпался голос молодой собаки. — Га-а-в! Га-а-ав! — трубной медью вторил ему голос второй собаки.
Гон, шедший на меня, начал смещаться вправо, и стало ясно, что зверь уходит на круг. Среди охотников не принято подстраиваться под гон чужой собаки. Но путь мой лежал в направлении гона, да и хотелось посмотреть на чужую удачу. Поэтому я без угрызения совести пошел на сближение с гоном.
Когда я выбрался на крутой южный берег заснеженного борового озера, от которого начался гон, голоса собак уже еле доносились с противоположного низкого берега озера. На белой глади озера, среди ржавых островков камыша, показались собаки, а впереди них несколько раз огнем полыхнуло удлиненное бегом тело лисицы. Она шла частыми прыжками, но без особого напряжения, не подпуская близко, но и не отрываясь далеко от собак. К берегу, по которому сейчас шел гон, со стороны открытого поля спешили на лыжах двое охотников, но было ясно, что пока они выйдут на круг, он будет замкнут, и лиса может сойти со следа. Это облегчало мое понижение — я уже стоял на кругу — и без особых угрызений совести мог принять участие в неизбежной развязке.
С высоты обрыва я осмотрел озеро и прямо под собой на льду увидел четкую цепочку лисьего следа. След шел слева от большого камышового островка. Именно оттуда начался гон, и именно где-то здесь по близости должен быть замкнут круг. Было ясно и то, что на второй круг лиса не пойдет непременно увидит спешащих к озеру охотников.
Гон снова поворачивал на меня. Я расчетливо укрылся за кустом ольшаника и замер в ожидании. Вот собаки замелькали среди темных кустов лозинка и выкатились прямо на меня уже из-за камышового островка. Однако лисы перед ними не было. Первой шла бело-пестрая молодая сука — флейта, как мысленно я окрестил ее за звонкий разливистый голос, за нею тяжеловато, но уверенно следовал медно-рыжий Трубач. Флейта, поравнявшись со мной, на мгновенье остановилась, вскинув ко мне голову. “Где же она? почему не стрелял?” — требовательно спрашивали ее большие выразительные глаза. Трубач же, не удостоив меня вниманием, махом пошел по следу дальше, и Флейта, извинительно вильнув хвостом, устремилась за ним следом. Гон заходил на второй круг. Но было ясно, что идет он уже впустую. Лисицы впереди не было.
Мое внимание привлек шорох за спиной. Я повернул голову и остолбенел: на расстоянии ружейного выстрела от меня сидела крупная лисица-огневка. Огненно-рыжая, с белым нагрудничком, она сидела на снегу, подвернув хвост к передним лапкам, и напряженно следила за уходящими по ее следу собаками. Черные кончики ее ушей возбужденно подрагивали, а из раскрытой пасти на сторону свешивалась розовая мочка языка.
Ведя взглядом удаляющихся собак, она постепенно разворачивала голому по ходу гона, и в какое-то мгновенье глаза наши встретились. Не знаю, что читала она в моих глазах, в ее же всплеском полыхнули растерянность и страх. Она пластом рухнула на снег, стараясь как бы вдавиться в него, исчезнуть. И в то же время, не отводила глаз от глаз человека, так неожиданно оказавшегося перед нею. Так мы и смотрели в глаза друг другу, каждый по-своему переживая неожиданность встречи. Это взаимное созерцание длилось, наверное, считанные секунды, хотя для нас обоих показались невыносимо долгим.
Чтобы произвести выстрел, достаточно было бросить приклад ружья к плечу и выжать спуск. Но я не сделал этого. И в это мгновенье тело огневки пружинисто сжалось, клубком сизого дыма взметнулся под нею снег, и она, совершив головоломное сальто-мортале, ярким языком пламени мелькнула над темными, будыльями пижмы, исчезла.
Я поднялся на вершину берегового яра и под корнями разлапистой сосны-одиночки увидел укромный лаз обжитой норы. По следу от норы вышел на озеро и по следам, как по книге, прочел* где и как обвела рыжая своих преследователей.
Как я и предполагал, гон начался у камышового островка. Здесь, на обратной его стороне, рыбаки недавно черпали заморную рыбу и изрядно насорили рыбной мелочью. Ею и решила поужинать рыжая лакомка. За этим занятием ее и застали собаки. Обойдя под гоном все озеро и замкнув круг у этого островка, она сделала великолепную сметку — прыжок в сторону со следа через занесенный снегом вал камыша и под его прикрытием вышла на свой наблюдательный пункт у норы. Все было сделано мастерски, с расчетом на неопытность и горячность молодых собак и на собственную смышленость и силу.
Стоя на белой глади озера, я слушал угасающий гон, и на душе было легко и радостно, как после большой удачи. А разве не удача — вместо, пусть и красивой шкурки, память о которой погаснет сразу же, как только выпустишь ее из рук, унести в себе память о встрече, давшей почувствовать тебе не только твое могущество, но и великодушие?
по материалам Здоровенко И. И.